О клинском земском докторе Н.П. Петрове и не только. Ч. I

Мои заметки не претендуют на полноценное жизнеописание семейства доктора Петрова – это не более чем отрывочные детские воспоминания, рассказы взрослых и бережно хранимые семейные предания, истинность которых проверить теперь невозможно, а значит, кто хочет, может просто принять их на веру.

Клинский земский доктор Николай Петрович Петров (1862-1940 гг.) был женат на Ольге Александровне Мясниковой, родом из Красного Холма Тверской губернии, дочери купца Александра Ивановича Мясникова, торговавшего тканями и галантереей. В семье было пятеро детей и все девочки: Елизавета Николаевна, Надежда Николаевна, Анна Николаевна, Анастасия Николаевна (двойняшки) и Ольга Николаевна, все Петровы (они никогда не меняли своей фамилии). Я - достаточно поздний ребенок самой младшей дочери, Ольги Николаевны, поэтому мои воспоминания – это, прежде всего то, что я запомнила из маминых рассказов, и, конечно, личные впечатления от общения с моими родственниками.

Деда, Николая Петровича, я не помню, он умер задолго до моего появления на свет. То немногое, что я о нем знаю, слышала от мамы.

Мама часто рассказывала семейное предание о том, как было принято решение родителями деда отдать его в гимназию. Москву в свое время называли старою бригадиршей, в том числе из-за пристрастия ее жителей к разного рода пророкам, ворожеям, блаженным и юродивым. Так вот, однажды в районе Мещанских улиц, где жила семья Николая Петровича, объявился очередной пророк, которому показывали детей, чтобы узнать, какое будущее их ждет. Николая Петровича тоже подвели к нему, и пророк прокричал: «Звонарем ему быть, звонарем!» После долгих размышлений и совещаний предсказание это было истолковано, как повеление просвещать, а значит, средств на образование не жалеть и определить учиться в гимназию. Если это правда, то и пророки иногда полезны! Кто знает, кем бы стал мальчик Коля из мещанской семьи, не будь такого прозорливца?

По окончании гимназии Николай Петрович поступил на медицинский факультет Московского университета. В университете он подружился с сыновьями известного московского адвоката Льва Любенкова. Эта дружба оказала большое влияние на формирование Николая Петровича как широко образованного человека. Дело в том, что, по рассказам мамы, до 19 лет Николай Петрович ничего не читал, кроме житий святых, причем читал со вниманием и очень хорошо помнил все подробности и жизни, и подвигов, и наставлений святых старцев. Такое глубокое знание святоотеческой литературы студентом-медиком вызывало интерес и желание познакомиться поближе. Любенковы пригласили Николая Петровича погостить летом в их имении под Тулой. Там, в старом усадебном доме, была собрана богатая библиотека русских и европейских авторов. Практически все время своего пребывания у Любенковых Николай Петрович проводил в библиотеке, впервые открыв для себя завораживающий мир художественной литературы. Впоследствии страсть к чтению осталась у деда на всю жизнь, книги Николай Петрович любил очень, и когда они с мамой ездили в Москву в театр или на концерт, обязательно заходили на книжный развал у памятника Ивану Федорову. Портреты писателей из «Библиотеки для чтения» вырезывались, вставлялись в рамки и вешались на стену в кабинете. Кстати, все знакомые, а в особенности, кавалеры дочерей должны были выдержать своеобразный экзамен на знание писателей, что называется, «в лицо».

Еще одним увлечением Николая Петровича были шахматы. По выходным часто устраивались шахматные турниры, победителям которым под звуки туша, исполняемого на скрипке, вручались ценные призы. Участие в этих турнирах принимали не только родственники, но и знакомые из числа интеллигенции и духовенства. Кроме традиционных шахматных досок, в дни турнира в залу выносились шахматные столики, причем был столик даже на две доски. Один из таких столиков, выполненный из карельской березы, сохранился и стоит у нас на даче.

Вообще, и Николай Петрович, и Ольга Александровна были чрезвычайно образованными людьми, а дом их был одним из центров культуры Клина, где собирались наиболее просвещенные жители. Часто звучала музыка, устраивались домашние спектакли и разные развлечения на воздухе, такие как «король усадебный развлечений» крокет или «гигантские шаги».

Примечателен факт, что когда выдающийся впоследствии актер, народный артист СССР Марк Исаакович Прудкин, уроженец города Клина, готовился держать экзамен в Студию МХТ, первым слушателем и критиком был Николай Петрович: именно перед ним Прудкин декламировал стихи, которые собирался читать на экзамене.

Каждый год летом Николай Петрович ездил за границу. Интересовали его там в первую очередь научные исследования и технические новинки. По рассказам мамы знаю, что из-за границы был привезен, например, стеклянный улей, позволяющий наблюдать всю жизнь и работу пчел, обычно скрытую от глаз. Я его не видела, он не сохранился, что и неудивительно, но у нас на даче стоит привезенная из-за границы чугунная печка-антрацитка немецкой работы выпуска 1870 года, совершенно удивительная по своим качествам. Благодаря системе колосников и поддувал, она очень легко растапливается и имеет потрясающую тягу, а уложенные внутри шамотные кирпичи позволяют надолго сохранять тепло при небольшом количестве топлива. Мама говорила, что в войну печь отапливала весь дом благодаря своей тяге, потому что дымоходные трубы, проложенные почти по всем комнатам, играли роль радиаторов.

Еще из маминых, и не только, рассказов знаю, что Николай Петрович был страстным поклонником учения Л.Н.Толстого и оттого в церковь не ходил и священнослужителей не любил, хотя и принимал некоторых из них дома для ведения философических бесед и игры в шахматы. На тех фотографиях, что сохранились у нас, он всегда в толстовке, то есть в свободной блузе со сборками и длинными рукавами, как у Толстого на портрете кисти И.Н. Крамского. Наверное, в доме было много различных изданий произведений Толстого, могу судить об этом потому, что в нашей семье сохранились некоторые, в основном, богоисательские и богоборческие книги. А еще было множество открыток с портретами Толстого, и чистых, и присланных в качестве писем. Вот одна из них:

Пишет сестра Николая Петровича, Елизавета Петровна, 8 августа 1910 года: «Мама, я и Оля поздравляем тебя, дорогой Коля, и милую Ольгу Александровну с праздником: от души шлем наилучшие пожелания и крепко Вас и ребятишек всех целуем. Лизе и Наде я послала отдельно карточки, получили ли они их? Любящая всех вас Лиза».

Еще одно, о чем хотелось бы сказать. В старых, истинных интеллигентах поражает искренность по отношению к непозволительным, с точки зрения порядочности, поступкам. Вот еще один эпизод, рассказанный мамой. Она уже была студенткой, жила в Москве. В один из своих приездов в Клин, увидела такую картину: растоплена печка и перед ней лежат книги Горького, которых явно собираются в эту печь отправить. На вопрос, что происходит, последовал ответ: «Да вот, хочу этого подлеца сжечь» (дело было после публикации статьи Горького под названием «Если враг не сдается, его уничтожают», а это никак в толстовскую этику не вписывалось). И было еще заявлено тоном, не терпящим возражений: «Если хочешь, можешь забрать себе, только увези сегодня же, чтобы и духу этого подлеца не было в моем доме». Это издание до сих пор стоит у нас в шкафу.

И конечно, нельзя обойти вниманием связь Николая Петровича и всего его семейства с домом-музеем П.И. Чайковского в Клину. С директором музея, Николаем Тимофеевичем Жегиным, племянником Павла Михайловича Третьякова, подвижником музейного дела и страстным поклонником творчества композитора, Николая Петровича связывала тесная дружба, которая оборвалась только со смертью Жегина в 1937 году. Помню мамины рассказы о почти ежедневных визитах Н.Т. Жегина, который приезжал на дрожках с сообщением о каком-нибудь вновь обнаруженным им документе, связанном с жизнью или творчеством Чайковского. Традиция регулярно посещать музей П.И. Чайковского, если оказался в Клину, перешла к внукам и правнукам Николая Петровича.

Бабушку, Ольгу Александровну, видела несколько раз (она продолжала жить в Клину, мы же жили в Москве) и помню очень смутно, ее не стало, когда мне было шесть лет. По рассказам мамы знаю, что она была очень образованной, изысканно воспитанной дамой, закончила Высшие Бестужевские курсы в Санкт-Петербурге. Мой папа, говорил, что из всех женщин Петровых только Ольга Александровна «настоящая дама».

Перед старшей из моих теток, Елизаветой Николаевной, я благоговела. На всю жизнь мне запомнилась рассказанная мамой история о том, как на выпускном экзамене в гимназии ученицам была предложена для сочинения тема «Один в поле не воин», а тетя Лиза написала сочинение на тему «Один в поле воин» и получила за него высший балл. Вообще, она была энциклопедически образованным человеком, блестящим ученым, чей пытливый ум никогда не бездействовал. На ее научных работах воспитывалось не одно поколение советских врачей-гинекологов.

Сразу оговорюсь, что научная, производственная и общественная деятельность сестер Петровых и их окружения не является предметом моих заметок - эта тема слишком обширна и, кроме того, требует специальных знаний в различных сферах, которыми я не обладаю.

Это в скобках, обратимся вновь к Елизавете Николаевне. Замужем она была за Александром Флориановичем Ломановичем, выходцем из дворян, тоже, по рассказам мамы, очень образованным человеком. Он работал главным технологом по цвету на Трехгорной мануфактуре и был автором ряда работ по отделке хлопчатобумажных тканей. Его мне тоже видеть не довелось.

С Елизаветой Николаевной мы, как правило, виделись в Клину, в семейном доме, куда она переехала жить из Москвы после выхода на пенсию. Хорошо помню старый сад, в котором цвели бальзамины и рос просто гигантский горох, как его называли «сам сто», иначе говоря, одно семечко давало сто семян в стручках. Бальзамины вообще-то сорное растение, но исключительный медонос. Они росли специально для Петра Петровича Смолина, известного натуралиста, который, приезжая в Клин, любил наблюдать за пчелами в бинокль, сидя на крылечке дома. Еще в саду был огромный вольер, затянутый сеткой, в котором жили всякие подраненные или убогие птицы. Их было очень много, особенно грачей и ворон. Все эти птахи прекрасно знали свою хозяйку и терпеливо дожидались своей очереди на кормление. Вот, например, была полудурочка-Маруся, как ее называла тетя Лиза из-за того, что у нее отсутствовал инстинкт добывания пищи, то есть если ей не предлагать корм, она погибнет. Тетя Лиза входила в вольер и звала: «Маруся, Маруся, лети сюда, Маруся». Маруся слетала с сучка, усаживалась на согнутую руку и неистово

Наш дом в Клину - парадная аллея

долбила клювом черствую горбушку, которую тетя Лиза держала в другой руке. После того, как предполагалось, что ворона насытилась, ей поступала команда отправляться на свое место, что она послушно исполняла.

В самом доме тоже жили птицы, но это были, как правило, хищники, которых откармливали лабораторными мышами. Еще в подвале хранились наполненные песком миски с личинками мух и всякими червями, чтобы питание выздоравливающих птиц было максимально приближено к тому, что они имеют в природе. Надо сказать, что все эти пернатые поставлялись в огромных количествах местными мальчишками. Конечно, не все птицы выживали, несмотря на весьма квалифицированный уход, многие погибали, но и после смерти служили делу науки и просвещения. Все умершие птицы вскрывались, и определялась причина их гибели. Дальше некоторые поступали в распоряжение старинного друга семьи, Юрия Ивановича Антошина, который владел искусством таксидермии и изготавливал чучел. Из других делались так называемые заформалиненные тушки.

Здесь надо отвлечься от нашего повествования и сказать несколько слов о семье Антошиных, по крайней мере, то, что я помню и со слов мамы, и из своего общения и с Юрием Ивановичем, и с его женой Клавдией Ивановной. Юрий Иванович, удивительно интеллигентный человек, был сыном главного инженера чугунолитейного и механического завода, основанного потомственным почетным гражданином Михаилом Тимофеевичем Чепелем, который располагался на западной окраине Клина. Учился Юрий Иванович в одном классе с Анной Николаевной и Анастасией Николаевной Петровыми. Очень любил природу, животных, но особенной его страстью были птицы. Был женат на Клавдии Ивановне Афрюткиной, родом из Покровки. Я знала ее уже немолодой женщиной, но сохранившей строгую красоту: правильные черты лица, прямой пробор, черные с проседью волосы, забранные в низкий пучок. По профессии она была учителем истории, работала в школе № 2 города Клина, сначала преподавательницей истории, а потом директором школы, за свою педагогическую деятельность была награждена двумя орденами, по-моему, «Знак Почета» и «Трудового Красного Знамени». Они жили в частном секторе на улице Отдыха в доме № 8. Все очень любили у них бывать, потому что были Антошины очень гостеприимны, а пироги, которыми кормила Клавдия Ивановна, я помню до сих пор. Клавдия Ивановна дружила с последней женой Аркадия Гайдара, Дорой Матвеевной Чернышевой, была увлечена идеей тимуровского движения. В годы войны ребята из тимуровской команды класса, где Клавдия Ивановна была классной руководительницей, сопровождали в убежища семьи фронтовиков, помогали им в домашних делах, заготовке двор, работали на огородах при посадке овощей и уборке урожая. Часто члены тимуровской команды выступали с концертами в госпитале. Вообще, семья эта пользовалась большим уважением, и, как не раз говорил Юрий Иванович, никто никогда не таскал яблок из их сада.

Но вернемся к Петровым.

Летом на тетю Лизу выстраивались очереди пионерских лагерей, которые приглашали ее на лекции по орнитологии. Она никому не отказывала и со всем своим наглядным материалом в виде чучел и тушек отправлялась на встречи с детьми. Кстати, в то время, в 60-70-ые годы прошлого столетия, орнитология вызывала большой интерес, поэтому лекции затягивались надолго.

Я знала Елизавету Николаевну, когда она была уже достаточно пожилой женщиной, но походка ее была легкой и стремительной, она без конца ныряла в подвал за очередной порцией мышей или червей, многих своих подопечных кормила, сидя на корточках, а потом по-молодому вскакивала, чтобы нестись еще куда-то. И это в возрасте далеко за семьдесят пять! Своим младшим сестрам говорила: «Не теряйте движения, в таком возрасте их утрата необратима». А ее речь: ироничная, образная, изобилующая точнейшими сравнениями, речь, в которой абсолютно органично сосуществовали научные термины и просторечные слова – это была речь истинного русского интеллигента.

Жизнь ее на пенсии была насыщенной до предела, и казалось, что ей и суток не хватает на то, чтобы все дела переделать. Однако это ее нисколько не пугало, а наоборот, радовало. Она часто приводила такой пример: если белку в клетке лишить колеса, она погибнет. Также и человек, чтобы жить, считала она, должен иметь свое колесо. Ее лишили колеса, когда сломали старый дом, и она очень быстро угасла.

Надежду Николаевну я не знала, она умерла в 1946 году, до моего рождения. По рассказам мамы знаю, что она была химиком по образованию, работала в лаборатории Петра Александровича Ребиндера, крупного советского ученого в области физической химии. Мама рассказывала, что Надежда Николаевна была исключительно добрым человеком, обожала лошадей (ей даже покупали жеребенка) и собак. На тех фотографиях, что сохранились у нас, собаки обязательно присутствуют. Ее мужем был Василий Федорович (фамилию не знаю), известный московский врач-рентгенолог и блестящий диагност. Он умер через год после Надежды Николаевны.

В то время, о котором я пишу, мама была очень дружна с Анной Николаевной, «старшей» из двойняшек. Анна Николаевна закончила 2-й Московский медицинский институт, но врачебной деятельностью не занималась – научные интересы ее лежали в области биохимии. Работая в лабораториях Академии Наук СССР, защитила две диссертации, была избрана почетным академиком Российской академии естественных наук. Помимо научной деятельности работала в Советском комитете защиты мира. Сегодня, наверное, немногие помнят о такой общественной организации, а в свое время в состав Комитета входили выдающиеся представители научной и творческой интеллигенции СССР, признанные не только на родине, но и далеко за ее пределами. Благодаря их участию Советский комитет защиты мира играл на международной арене весьма заметную роль в развитии идей мира, сотрудничества и согласия.

Анна Николаевна была замужем за Александром Петровичем Преображенским, видным врачом-эндокринологом, человеком необыкновенной доброты и редкостного обаяния. Это была очень красивая, гармоничная пара, где характерные черты одного уравновешивались чертами другого: например, рациональности Анны Николаевны противостояла безграничная щедрость Александра Петровича. И самое главное: в жизни этой пары царила любовь, настоящая, проверенная временем, главным стержнем которой была забота. На людях эта любовь проявлялась в сияющих глазах Анны Николаевны, которыми она смотрела на мужа, и в том любовном, легким подтрунивание, какое позволял себе Александр Петрович в отношении жены.

Не знаю, насколько это верно, но мама часто рассказывала, что, по словам самого Александра Петровича, в юности перед ним стоял выбор: учиться балету или заняться медициной. Медицина одержала верх, но любовь к танцам и легкую балетную походку Александр Петрович сохранил. Опять же из маминых слов знаю, что в молодости Анна Николаевна и Александр Петрович иногда по выходным приглашали учителя танцев, и в этой импровизированной школе принимали участие и сестры со своими мужьями.

И Анна Николаевна, и Александр Петрович были очень гостеприимны, и как рассказывала мама, в молодые годы собирали в своей квартире всех сестер почти каждую неделю. Я это время уже не застала, однако довольно часто бывала у них в гостях и в Москве, и на даче во Внукове. Но приемы «у Преображенских», как говорили сестры, продолжались, хотя конечно, не так часто, как в молодости. Кроме родственников, у них собиралось довольно изысканное общество, например, их гостями бывали композитор Юрий Милютин, поэт Михаил Исаковский, на даче я часто видела Сергея Владимировича Образцова (он, чаще всего, заходил запросто). Вообще, сестры были очень дружны между собой, не только помогали друг другу или приглашали друг друга в гости, но часто вместе посещали театры или ходили в кино на какие-нибудь культовые фильмы. Помню, что Анна Николаевна часто приглашали маму в Большой, а когда я была в старших классах школы, мы время от времени вместе с Анной Николаевной и Александром Петровичем ходили в Художественный театр. К сожалению, эта традиция совместных походов семьями в театры или на выставки в настоящее время практически утрачена.

Из животных у Анны Николаевны помню огромных пушистых черных котов, которых звали, и одного и второго, просто «Котик». Анна Николаевна кошек очень любила, и ее очень возмущала трактовка характера кота у Метерлинка, она всегда убеждала собеседников: «Ведь Котик – это друг дома!».

Анну Николаевну сестры называли между собой «умница-разумница» и не только за блестящий ум, но скорее за сильный характер и железную волю (впрочем, все сестры Петровы обладали сильным характером, у каждой он проявлялся по-своему). Вообще, Анна Николаевна была образцом того, кого, на мой взгляд, следует называть культурным человеком, культурным во всех смыслах. Поясню, что я имею в виду, оставляя за скобками научную деятельность. Речь ее была интеллигентной, просторечий, в отличие от Елизаветы Николаевны, она не употребляла, во всяком случае, я от нее их не слышала. В суждениях была сдержанна, не позволяя себе никаких резких высказываний в чей-либо адрес, вообще отличалась исключительной тактичностью. Следила за собой, была очень умерена в еде (сколько себя помню, она всегда была в одном весе), следила за здоровьем, причем никогда о здоровье не вела разговоров. Водила машину, тогда женщина за рулем была довольно редким явлением. Была открыта всему новому, в том числе тенденциям в моде, всегда интересовалась тем, что показывали на Кузнецком мосту: мы с мамой обязательно два раза в год ходили на просмотр в Дом моделей. Совершенствовалась в английском, причем не бросала этих занятий в довольно зрелом возрасте. И наконец, физическая активность была ее постоянным спутником: лыжи зимой, бассейн три раза в неделю до работы и зимой, и летом.

Анна Николаевна прожила очень насыщенную долгую жизнь, сохраняя до последних дней ясность ума, прямую осанку и не утрачивая своей железной воли. Она ушла последней из сестер Петровых, в 93 года, пережив на три с половиной месяца младшую сестру, Ольгу Николаевну.